Народному артисту Кабардино-Балкарии и Ингушетии, лауреату премии «Легенда шансона», кавалеру орденов «Меценат России», «Слава нации», «Служение искусству» Ефрему Амирамову в этом году исполнилось 55 лет. В свой юбилей он приехал в родной Нальчик и дал благотворительный концерт в Государственном концертном зале.
- Вы снова и снова возвращаетесь в Нальчик…
– Здесь я родился, вырос, здесь меня вылепили. Любому зерну, даже самому элитному, нужна почва, чтобы прорасти. Моей почвой был Нальчик. Без этой земли я был бы никем и ничем. Здесь мои корни. Мой дед был главным раввином Кавказа, фашисты забили его насмерть прикладами автоматов. Мой отец был балетмейстером и первым директором карачаевского ансамбля песни и пляски. Он глубоко чувствовал и знал кавказскую культуру, играл на всех музыкальных инструментах, кроме духовых. Отец оказал на меня колоссальное влияние. Я пошел в первый класс общеобразовательной школы и тут же – в музыкальную.
- А стихи – когда они появились в вашей жизни?
– В четвертом классе печатался в «Пионерской правде», затем в «Комсомольской правде» и в других газетах. Из республиканских СМИ – в «Советской молодежи». У меня был друг Боря Гудов, работал в обкоме комсомола. Он напечатал мои стихи «472». В августе 1942 года в селе Богдановка Ставропольского края фашисты заживо закопали в колодце 472 еврея. Среди них была первая жена моего отца и их семилетний сын Алик – мой брат. В Богдановке был еврейский колхоз. И на все село один колодец, где всех и закопали. В знак траура по сыну и жене мой отец покинул сцену.
- Вы говорите о фашистах. Но в девяностые годы «еврейская колонка» в Нальчике опустела – из двенадцати тысяч осталось менее одной тысячи. Тогда я снимала квартиру в этом районе и знаю ситуацию не понаслышке, а изнутри. Евреи уезжали под давлением. Их запугивали, отбирали дома. Многие, покидая республику, говорили: «Здесь будет война. Но уже без нас». Перед отъездом моей старой тети Лизы во дворе раскололось надвое ее любимое сливовое дерево. Она прожила в Израиле всего несколько месяцев: умерла от тоски. Этот страшный исход горских евреев из республики не наложил отпечаток на ваше отношение к родине?
– Свобода – красивое слово, но она опасна для слабых душ. Я никогда не был сторонником коммунистических идей, но в советские годы было некое братство, и люди были повязаны какими-то общими законами поведения. Вмиг все это рушится, никакой идеологии. Плюс ко всему – вспомните это время – были беззаконие, вседозволенность и произвол. Искушение свободой вседозволенности выдержали не все. Брат пошел на брата и, позарившись на его имущество, сказал: «Хочу твое!». Говорю «брат на брата», потому что считаю земляков братьями. В смутные времена бесчинства всегда начинаются с евреев. Так было и здесь. Я не ставлю знак равенства между теми, кто творил произвол, и народом. И потому продолжаю любить Нальчик и Кабардино-Балкарию. Хочу делать для родной земли что-то доброе. И этот благотворительный концерт – он нужен был прежде всего мне. Моя жизнь проходит в дорогах, но я не стал космополитом. Я сын Кавказа, плоть от плоти, кровь от крови, дух от духа.
- Где вы сейчас живете?
– После развода с супругой у меня нет ни дома, ни квартиры. Я – в дорогах, Москва – мой перевалочный пункт. Странствующий музыкант… Такие, как я, были и в прошлые века. Разница лишь в том, что те пешком ходили.
- Вы не боитесь дороги?
– Нет, не боюсь. Я всю жизнь мечтал о доме на колесах. Встречных боится человек, если он сам мерзавец, и о других думает: все такие. К путнику, гостю на Кавказе относились очень хорошо, и я как кавказец гостем быть не боюсь. Увы, сейчас многовековые святые устои меняются: убили туристов. Я был потрясен этим преступлением.
- Теперь уже неуместно говорить о кавказском гостеприимстве, о традициях и обычаях. На фоне убийств все это звучит фальшиво.
– Мне очень жаль убийц. Понятно, что мы все скорбим о жертвах. Но и убийцы… Они ведь могли растить детей, приносить пользу народу, а не этот позор. Они хотят Отца жизни обрадовать смертью. Абсурд! Когда я думаю об этом, меня охватывает отчаяние. Без всякого сомнения, эти убийцы – пособники зла, рабы дьявола. Только там, где дьявол силен, люди начинают бояться друг друга, озираться. Сейчас все боятся.
Во времена моего детства, всего полвека назад, если кто-то шел в темноте, и она его пугала, стоило где-то вдалеке появиться силуэту человека, и страх исчезал. Сейчас это вызовет ужас: а вдруг он кого-то поджидает? Может, хочет убить?
Еще одна картинка из детства: взрослые часто угощали нас конфетами. Сейчас ребенок не возьмет конфету из рук чужого дяди. Наступило всеобщее отторжение, всеобщее отчуждение, полное недоверие. А ведь Нальчик был раньше совсем другим: лиричным, теплым, дружелюбным. Это был город-дом.
- В восьмидесятых мы, девушки-студентки, не боялись совершать ночные прогулки, а сейчас и на вечерние никто не отважится. Впрочем, хватит о грустном. Давайте поговорим о творчестве. Вам пишется или творческие ресурсы уже исчерпаны?
– Пишется. Сегодня буду петь новый романс.
- А как вы пишете? Раскройте секрет процесса.
– Я пишу песню, потом пою ее себе и плачу, потому что мозги воспринимают то, что написала душа. У меня не бывает черновиков, я не работаю над текстом, пишу набело. Большие формы – не мое. Никогда не писал поэмы: не могу я так – сегодня пишу одну главу, завтра – другую…
- Вы так и думаете дожить до финала: выступая на сцене, с творческим запалом в груди?
– Думаю, нет… Не знаю. Жизнь предсказуема только в своей непредсказуемости.
- Как вы думаете, Бог вас любит? Хранит?
– Нет того, кого Он не любит. И если несправедлив, то только в великодушии. У меня есть об этом стихотворение: «Насколько Ты, Господь, несправедлив! Несправедлив, кто так великодушен». Я считаю себя неплохим человеком. Однажды я думал: а если Он ко мне по справедливости?.. Такой страх меня обуял! И я взмолился: нет, Господи, не по справедливости, а по твоему великодушию…
Соглашусь с вами лишь отчасти. Почему страдают дети?
– В Беслане мне задавали этот вопрос. Если я сейчас умру, страдать буду не я, а мои близкие. Беды детей причиняют боль родителям и родственникам. В Беслане и во всех муках детей повинны мы, взрослые. Мы не так живем, не так чувствуем, не так думаем. Сверху, с небес, идет только свет, вся чернь – из наших душ. Смерть в дом приводит тот, кто в нем живет. Нам надо очиститься.
- Вы одиноки?
– Все люди одиноки. Но есть родственные души любой душе, и это утешает. Я признаю одну лишь связь – рука в руке. Если ты разжал руку и летишь вниз – значит, она была твоим воздушным шаром, а ты – балласт. Бывает и наоборот. Самые гармоничные отношения – оба воздушные шарики. Полная гармония.
- Опять-таки не соглашусь с вами. Любовь часто носит жертвенный характер: кто-то тянет кого-то, но в этой дисгармоничной картинке – великая гармония. В ней фундамент жизни. Если уж мы заговорили о связях… Сейчас вы любите кого-нибудь?
– Не было ни одного дня в моей жизни, когда я не любил.
- Счастливый человек!
– Я самый счастливый человек из тех, кто живет и жил. Я люблю всех людей на свете. Не важно, как я отношусь к человеку: важно, чтобы он был счастлив. Я купаюсь в счастье других. Есть люди, которые, если у них все хорошо, чувствуют себя счастливыми среди трупов. Я не из их числа.
…Мы беседовали в зале ГКЗ. Рядом со мной сидел седой Ефрем Амирамов, любимый народом, признанный коллегами, увенчанный званиями и почетом. Но меня не покидало ощущение, что разговариваю с ребенком. Я все время чувствовала полную, а значит, детскую незащищенность этого светлого человека. Задавая очередной вопрос, посмотрела в его глаза и опешила: в них были слезы. Он смутился и сказал: «Я немного простужен». Простим Артисту эти слезы: земля, которую он так преданно любит, обагрена кровью. Он не умеет пировать во время чумы. Не те гены. Ему для полного счастья не хватает чуть-чуть: нашего с вами счастья.